Присказка в сказке конек горбунок

Если все перечисленные доводы не кажутся недоверчивому читателю убедительными, тогда остается последний: прочитать сказку так, как если бы она была пушкинская. Если ничего пушкинского в ней не откроется, значит, «Конек-горбунок» всецело принадлежит Ершову.
Горбунок. Название сказки указывает, что ее центральный образ – «конек-горбунок». Вряд ли стоит сомневаться, что двойной горб этого странного конька – не что иное, как сложенные крылья. Иначе говоря, это поэтический конь, из той же породы, что и античный Пегас, только со своими особенностями – маленький («три вершка») и неказистый («с аршинными ушами»).
Логично предположить, что два других коня, рожденные, как и горбунок, от той же молодой кобылицы, тоже поэтические. Они прекрасны, но не летают.
Это одна из главных поэтологических мыслей Пушкина, выраженная в его трагедии о двух типах творчества – крылатом и бескрылом. Вспомним, в каких выражениях Сальери определяет свое различие с Моцартом:
Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!25
Похоже, сказка о Пегасе-горбунке – тоже о творчестве, а сам летающий конек – аллегория творческого вдохновения.
Три брата. Три коня служат трем братьям, и если это поэтические кони, то, стало быть, их наездники – это не просто братья, а поэты.
Счастливый обладатель крылатого коня – это, понятно, Пушкин. Потому и конек ему под стать – маленький и некрасивый. А если кого-то смущает, что поэт оказывается в роли дурака, так ведь, по его же представлениям, «поэзия должна быть глуповата»26.
Средний брат – Гаврила, о котором сказано: «и так и сяк». По-видимому, это непосредственный поэтический предшественник Пушкина, благословивший его на это поприще, Гаврила Державин, о котором его преемник высказался так: «Кумир Державина 1/4 золотой, 3/4 свинцовый…»27.
Ну, а старший брат, самый умный, – это, должно быть, Михайло Ломоносов. Назвать его именем прототипа было бы слишком очевидно, да и не рифмовалось бы с Гаврилой. Ломоносова, ученого и реформатора, Пушкин оценивал так: «Уважаю в нем великого человека, но, конечно, не великого поэта»28.
Два старших брата, похитив коней, отправляются на ярмарку, чтобы их продать, но Иван на своем горбунке мигом их настигает. Этот эпизод следует понимать, по-видимому, как аллегории непоэтического использования поэтического дара Ломоносовым и Державиным и как свободное пушкинское перемещение в поэтическом пространстве.
Мы не знаем, может, и была в тайных помыслах Пети Ершова дерзкая мечта встать вровень с гигантами минувшего века и встроиться в ряд великой литературной преемственности. А вот Пушкин, не оставляя нам поводов для сомнений, публично явил свое видение осевой линии русской литературы, когда вослед «Памятникам» Ломоносова и Державина, воздвиг свой exegimonumentum, с обоснованием своего права на место в этом ряду.
Судьба ли так распорядилась или сам автор, знавший свою судьбу, но акт поэтического самоутверждения совершился достойно и даже с некоторым трагическим изяществом: пушкинский «Памятник» был написан в финале творческого пути (1836) и найден среди бумаг поэта как особого рода завещание. Но если допустить, что «Конек-горбунок» написан тем же пером, то это будет означать, что авторское подведение итогов началось раньше – по меньшей мере, за два-три года до гибели.
Спальник. Фигура Спальника, чинившего козни Ивану-Дураку и измышлявшего для него все новые губительные задания, бросает тень на главного преследователя поэта – графа А.Х. Бенкендорфа, начальника Третьего отделения. Можно было бы согласиться с такой трактовкой, если бы не маленькая сюжетная неувязка, возникающая при этом: Пушкин никогда не возглавлял Третье отделение и вообще не занимал постов, которые занимал Бенкендорф. А Спальник в сказке злобствует на Ивана именно потому, что тот занял его место.
Конечно, сюжетные перипетии, тем более сказочные, могут быть и целиком вымышлены, но прежде чем так думать, посмотрим, на всякий случай, не было ли в ближайшем царском окружении кого-то, чье место занял бы Пушкин.
Смотрим и удивляемся: неужели Жуковский?! Но ведь он сам уступил Пушкину место первого поэта и даже письменно это зафиксировал: «По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе»29. А то, что непокорного Пушкина, как и строптивого Ивана-Дурака, высылали вон из стольного града, так разве придворный поэт в том виноват? Наоборот, всячески содействовал его возвращению. Хотя и полагал, что поделом. Так и объяснял ему, без обиняков, как это принято между друзьями, руководствуясь высокими духовными понятиями: «…я ненавижу все, что ты написал возмутительного для порядка и нравственности»30.
Вот какой он был, Василий Андреевич: высокодуховный и принципиальный. Но так ведь и Спальник в сказке постоянно божится (47)31, поминая то Христа (47), то святой крест (43), а Ивана-дурака называет: «Мой дружочек» (61).
Может, мы чего-то не знаем или не понимаем в их отношениях?
Жар-птица. Пытаясь избежать трудностей, умные братья прибегают к хитростям. Бесхитростный же Иван честно отправляется в дозор и в награду находит перо жар-птицы, а потом ловит и саму птицу. Тут все вроде бы понятно: перо – эмблема творчества, а эпитет «жар» – главнейшая черта пушкинской поэзии, призванной «жечь сердца людей».
Правда, могут возникнуть вопросы: почему жар-птиц целая стая? Почему они ловятся на пшено и вино? Почему в сказке два символа творчества – птица и конь?.. Отвечая на них, можно порассуждать о многоразличиях природы творчества, о его стимулах, о различии талантов и гения и т.д. А вот что может поставить читателя в тупик, так это обращение к жар-птице, которую он собирается продемонстрировать царю:
Вот Иван мешок на стол:
«Ну-ка, бабушка, пошёл!»32
Бабушка?! Если это не оговорка, тогда все придется понимать очень конкретно: жар-птица – это бабушка, рассказывающая сказки. Или даже еще конкретнее: это бабушка, рассказавшая автору сказку о «Коньке-Горбунке».
Если автор Пушкин, тогда эта «бабушка» – его няня Арина Родионовна. Если же автор Ершов, тогда это безымянные «рассказчики», у которых он, по его словам, взял сказку «почти слово в слово»33.
Так чья же бабушка явлена в «Коньке-горбунке»?
В пользу Арины Родионовны говорят два-три осторожных соображения:
— среди сказочных сюжетов, из которых составлен «Конек», есть и такие, которые именно она рассказывала Пушкину (например, о царе Салтане);
— про нее известно, что она любила выпить (это ведь к ней обращены бессмертные слова поэта: «Выпьем с горя; где же кружка?»34), так что, может, для того и потребовалось заморское вино, чтобы привлечь эту птицу;
— наконец, созвучие: Жар-птица – Арина.
В пользу безымянной ершовской сказительницы тоже есть довод, и довольно веский:
— в редакции 1834 года нет «бабушки», она появляется в 4-й редакции, в 1856 году, т.е. после смерти Пушкина.
Впрочем, и безусловным этот довод нельзя считать, поскольку, готовя переиздание, Ершов не только исправлял его и дополнял, но и восстанавливал исключенное цензурой.
Еруслан. Если какой-то эпизод кажется странным, не обязательным для внешнего сюжета, значит, скорее всего, он нужен для сюжета внутреннего, неявного. Скажем, ну для чего читателю чуть ли не библиографическое описание книжки, которую читают в царской кухне? Неужели только для того, чтобы зашедший туда Спальник придумал для Ивана новое задание? Но для этого можно было обойтись и вовсе без книги, достаточно было бы только того рассказа, который заронил злой умысел в голову бывшего конюшего. Значит, книжка стоит того, чтобы обратить на нее особое внимание.
Называется она Еруслан. Если читатель подумал, что повара читают поэму Пушкина «Руслан и Людмила», то он подумал неправильно: тут же выясняется, что это сборник сказок. Однако название все же явно пушкинское, вызывающее ассоциации с чудесами Лукоморья и «русским духом». А еще, возможно, это и некий сигнал, проверка контакта, как это уже было в «Евгении Онегине», где автор напрямую обращался к своим читателям: «Друзья Людмилы и Руслана!»35 Свои поймут, прочтут между строк и, прочтя, может быть, улыбнутся или вздохнут.
Далее следует оглавление сборника, состоящее из пяти сказок (число названо дважды: «сказок только пять», «пять ведь сказок»), причем названия сказок педантично выделены курсивом:
«Перва сказка о Бобре;
А вторая о Царе;
Третья… дай Бог память… точно!
О Боярыне восточной;
Вот в четвёртой: князь Бабыл;
В пятой… в пятой… эх, забыл!
В пятой сказке говорится…
Так в уме вот и вертится…» —
«Ну, да брось её!» – «Постой!..» —
«О красотке, что ль, какой?» —
«Точно, в пятой говорится
О прекрасной Царь-девице» (62).
Что это за сборник? Что это за сказки? Судя по тому, как о нем рассказывается, это новинка. Если пренебречь сказочной условностью и поискать его среди сборников 30-х годов, то такого издания мы не найдем. Но ведь рассказывается о нем так, как будто он есть!
Попробуем предположить, что это авторский анонс – сообщение о книге, которая должна была выйти, но по каким-то причинам не вышла. Если подтвердится, что автор сообщает о своей книге, тогда это еще один знак авторской идентификации. Потому что кто же еще, как не он сам, так осведомлен о своих планах и заинтересован в их успешности.
Можно с уверенностью сказать, что у Ершова таких планов быть не могло, поскольку не было и сказок, ни до «Конька», ни после. А вот у Пушкина – были. В том же 1834 году, когда вышел в свет «Конек-горбунок», он набрасывает такой план издания:
Простонародныя сказки

36
Последняя сказка датирована 20 сентября 1834, т.е. после написания «Конька-горбунка», поэтому, вычтя ее из списка, получим ровно столько же сказок, сколько и в анонсированной книжке «Еруслан».
Уже само по себе наличие этих списков избавляет от необходимости их сличать, однако мы все-таки их сопоставим:
(1) Сказка о Бобре – это, по-видимому, сказка о Балде; созвучие не слишком ассонансное, но если иметь в виду полное название сказки, тогда сказочное обозначение предстанет полной анаграммой: «Сказка о попе и работнике его Балде».
(2) Сказка о Царе – это, конечно, сказка о царе Салтане, или, точнее, «О царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» (в плане издания – О Царевне Лебеди).
(3) О Боярыне восточной – тут бы идеально подошла «шамаханская царица» из «Золотого петушка», но мы его исключили из списка. Может быть, зря исключили? Может, она уже жила в авторском воображении, в мыслях, в черновиках?
(4) Князь Бабыл – имя странное, вроде и не иностранное, но и не русское, скорее всего, придумано для рифмы – «забыл»; если же судить по смутно-романтическому ореолу, вызываемому титулом «князь», то более всего оно подходит сказке о женихе.
(5) О прекрасной Царь-девице – сказка о мертвой царевне, которая, как мы помним, «всех прекрасней» и «всех милее».
Но автор не ограничивается перечнем своих сказок – их мотивы, образы, даже строки он вплетает в сложное полисемантическое повествование, нагружая своего «Конька-горбунка» легким грузом угадываемых реминисценций и ассоциаций. Правда, распознать эту сложность непросто – настолько она естественна и органична. Скажем, почему так долго, целых семь строк, вспоминается 5-я сказка, задерживая на себе читательское внимание? Может, именование «Царь-девица», кроме прямого, имеет еще какой-то смысл, подзабытый, который нужно вспомнить?
Царь-девица. По наущению коварного Cпальника Ивану приходится доставить во дворец прекрасную Царь-девицу, на которой царь сразу же возжелал жениться. Как тут не подумать, если прочитывать в сказке жизнь Пушкина, что имеется в виду его жена-красавица Наталья Николаевна, которой увлекся император Александр II, вызывая жгучую ревность поэта. Эта тема, действительно, болезненная, потому что встречается и в пушкинской «Сказке о золотом петушке», где тоже царские намеренья заканчиваются плохо.
Однако же некоторые сюжетные нестыковки заставляют предполагать в этом образе и еще более символическое значение. Во-первых, это «девица», а не «жена»; во-вторых, она тоже «царь», т.е. как бы равна царю; а в-третьих, и это самое странное, она сестра Солнцу и дочь Месяца, т.е., в обычном понимании, это и не «девица», и не «царь», а существо какого-то природного происхождения.
Если бы сказка была написана в XVIII веке, мы бы не сомневались, что «Царь-девица» – это стилизованный образ российской царицы, либо Елизаветы, либо Екатерины. Но в XIX веке эти порфироносные особы уже стали государственными эмблемами, национальными символами, запечатленными в литературе, живописи и других видах искусства. Для автора «Конька-горбунка» такая аллюзия была едва ли актуальна, однако она могла актуализировать какие-то другие соотношения. Если, как мы предположили, в сказке отражено и выражено литературное соперничество Пушкина с Ломоносовым и Державиным, тогда, возможно, образ Царь-девицы – это еще один повод соотнестись с ними и, играючи, превозмочь их. Помимо многочисленных од, по которым принято судить о творческой мощи этих поэтов, читатель просто обязан был вспомнить сказку Державина, которая так и называется – «Царь-девица» (1812).
Оды Ломоносова и Державина, обращенные к императрицам, это не только вершины их художественного пафоса, но и утверждаемый ими формат взаимоотношений поэта и правителя. Ломоносов неукоснительно соблюдает установленную иерархию, всеподданнейше производя славословие и словолепие на дни восшествия, рождения, прибытия или какие-либо иные случаи. Державин же ставит себе в заслугу, особо отметив это в своем «Памятнике», что он «дерзнул» беседовать с царицей почти на равных – «с улыбкой». Автор же «Конька-горбунка» дерзает быть выше царской власти или, по крайней мере, выстраивает иную, не мирскую иерархию. Так кто же он, этот автор, позволивший себе такую дерзость, опальный вольнодумец или юный студент?
Можно спросить и прямее: кто из этих двух, признанный мэтр или начинающий стихо­творец, чувствовал себя в праве на место третьего или даже на место первого в этой тройке? Очевидно, тот, кто уже стал первым среди современников. Только чемпион своего времени может претендовать на абсолютное чемпионство.
Царь же девица – достойная награда победителю, достаточно традиционная в сказках, понимаемая не только как телесный приз, но и как любовь. А поскольку народ ликует, радуясь их союзу, то, как видно, герой награжден и всенародной любовью. Царь-девица, доставшаяся герою, таким образом, метонимична всему русскому народу, всей России.
Так же, расширительно, позволяет себя трактовать и державинская «Царь-девица» – как поэтизированный образ императрицы Елизаветы Петровны, объемлющий и эпоху ее царствования37. И это еще сдержанное расширение, потому что сказочный символизм, даже если исходит от какой-нибудь конкретной персоны, стремится к трансперсонализации, к условным и предельно обобщенным образам.
«О, Русь моя! Жена моя!» – имел право написать другой поэт, достигший аналогичной поэтической славы и участи.
Рыба-кит. Царь-Девица, в ответ на домогательства царя, требует разыскать ее пропавший перстень. Царь, естественно, отправляет на поиски Ивана, и тому приходится совершать очередной подвиг, но на его пути оказывается огромный кит, лежащий поперек океана.
По-видимому, кит – это не только метафора, но и метонимия. Киты водятся на востоке России, а если это такой чудесный кит, на котором живут люди, то, значит, это местность, сопредельная океану, где водятся киты. Иначе говоря, это Сибирь.
Чтобы освободиться, кит должен освободить проглоченные им десять лет назад «три десятка» кораблей. Имеются в виду, как многие догадались, ссыльные декабристы – эта тема оставалась важнейшей в пушкинском творчестве, да и для сибиряка Ершова была не безразлична.
Перстень. Утерянный перстень, который возвращает Царь-Девице освобожденный Кит, означает что-то важное для России, связанное с Сибирью. Вряд ли это материальные ценности, поскольку он обретен вследствие освобождения. Возможно, этот перстень имеет примерно такое же духовно-символическое значение, что и меч в пушкинском послании декабристам:
Темницы рухнут, и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
В. Непомнящий полагает, что меч в этом контексте – символ дворянской чести, а общий смысл последней строки – восстановление попранного достоинства38. Но в сказке явно какая-то другая символика, поскольку перстень возвращается не освобожденным кораблям, а Царь-Девице, да и честь у нее никто не отнимал. Может, смысл перстня, как и он сам, – в ларце?
Ларец. Ларец, в котором находится перстень, тяжеленный – 100 пудов, т.е. более полутора тонн. Найти его на дне морском – только полдела, надо еще поднять и доставить по назначению. На организацию поисков и транспортации благодарный Кит мобилизует подчиненный ему «осетринный народ», однако все безуспешно. И тут выясняется, кто может найти заветный ларец…
Если кто-то не читал сказку или подзабыл, пусть попробует догадаться, что это за обитатель подводного царства. Логично предположить, что какая-нибудь глубинная рыба, большая и волшебная. Может быть, Щука? А вот и нет. Наша сказка ведь не простая, у нее двойная логика. Внешняя – для всех, внутренняя – для немногих. Как тот же ларчик, с перстнем внутри. Короче, тот герой, кому суждено обнаружить сокровище, – Ерш.
Легко допустить, что это не случайность. А если это не случайность, если сказочный Ерш – это Ершов, тогда что он ищет в своей сказке, если это его сказка? Что для него этот сундучок с перстнем? Выходит, это и есть сама сказка с ее сказочным сюжетом и скрытым смыслом? Неужели ларчик открывается так просто?
И ладно бы один Ерш, а то ведь вся честная компания, участвовавшая в извлечении ларца, отмечена здесь же, да еще с такой нарочитой отчетностью, как будто это что-то значит:
Осетры тут поклонились,
В Земской Суд потом пустились,
И велели в тот же час
От кита писать указ,
Чтоб гонцов скорей послали
И ерша скорей поймали.
Лещ, услыша сей приказ,
Имянной писал указ;
Сом (исправником он звался)
Под указом подписался,
Черный рак указ сложил,
И печати приложил (100-101).
Два белых Осетра, которым не удалось с первого раза найти ларец, – это явно кто-то из благородных, из влиятельных. Мы бы сказали, что это Жуковский и Пушкин – два главных русских сказочника, если бы уже не заподозрили их в других образах этой сказки. Хотя, впрочем, что мешает нам предположить, что они представлены в ней дважды?
А вот те, кто организовал поимку Ерша:
Лещ, который «имянной писал указ», – это Плетнев, который создавал Ершову «имя»;
Сом, названный «исправником», – Смирдин, издатель;
Рак, который «печати приложил», – Брамбеус, он же Сенковский, который отдал сказку в печать… Что ж, тогда понятно, почему про этот сундук сказано, что в нем «чертей пять сотен» (109) – это же гонорар Ершова: ровно 500 рублей ассигнациями!
Три котла. Последнее испытание – чудо перерождения. Царь-Девица наотрез отказывается выходить за старого и некрасивого Царя, но открывает ему, как можно стать молодым и красавцем: нужно прыгнуть поочередно в три котла – с кипящим молоком, затем с кипящей водой и, наконец, с холодной водой. Царь решает испытать это средство на Иване, и тот, с помощью Конька-горбунка, преображается в писаного красавца. Видя такой эффект, царь прыгнул в котел с молоком и сразу сварился.
Кому-то, может, вспомнится одна из заповедей Моисея: «Не вари козленка в молоке матери его» (Исх. 23:19; 34:26). Значит ли это, что царь попросту назван козлом?
Но если поискать источники у Пушкина, то они сразу найдутся – в стихотворении, которое так и называется: «Три ключа». Здесь тоже один ключ горячий, который «кипит», это «ключ юности», «быстрый и мятежный»; другой – «холодный», это «ключ забвенья»; ну, а третий, стало быть, соответствует кипящему молоку – это кастальский ключ, ключ творчества. Если спроецировать эти значения на содержание сказки, то выходит, что творчество – это способ остаться молодым и прекрасным, но это и риск погибнуть, если не будет волшебной помощи извне.
Царь и Дурак. Финал сказки ясно указывает, о чем она: о противостоянии Царя и Дурака, об их соперничестве за право владеть страной и обладать прекраснейшей из женщин, что на символическом языке сказки означает одно и то же.
Почему поэт – «дурак»? А это царь его таковым назначил, когда сделал камер-юнкером. В сердцах поэт написал в дневнике (в 1834 году, между прочим, – в том самом, когда написан «Конек-горбунок»):
Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного39.
Финал сказки предсказуемый, счастливый, как и принято в сказках: злой царь погибает, а дурак, обернувшись добрым молодцем, женится и занимает престол.
В жизни произошло, в общем-то, то же самое, если считать жизнью большое историческое время. Поэт победил своего соперника, да он и не сомневался в своей конечной победе, о чем и написал в своем итоговом стихотворении:
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа40.
Там же перечислены его заслуги перед народом, в которых узнаются сказочные подвиги Ивана: и «чувства добрые», и «свобода», и «милость к падшим».

Своё произведение Ершов называет русской сказкой ,потому что как и в русских сказках есть сказочные герои,добро побеждает зло,главный герой проходит испытания,есть присказка,зачин,мораль,сказочные слова и выражения,концовка.
Присказка:
«Начинается сказка сказываться.
За горами, за лесами,
За широкими морями
,Не на небе — на земле
Жил старик в одном селе.
У крестьянина три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.»
Вторая присказка;
Скоро сказка сказывается,
А не скоро дело делается.
Третья присказка:
Доселева Макар
огороды копал,
А нынече Макар
в воеводы попал.
Как у наших у ворот,
Муха песенку поет.
Зачин:
В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Второй зачин:
Зачинается рассказ
От Ивановых проказ,
Третий зачин:
Это присказка велася,
Вот и сказка началася.
Сказочный герои:Конёк-Горбунок,Жар-птица,кони златогривые,прекрасная царь-девица,Чудо-юдо рыба-кит,муха-песни пела, Месяц Месяцович,царь морской,говорящие рыбы,
Троекратные повторы:В сказке три части,три присказки и три зачина,три сына,три службы для царя,трижды перекрестился,три котла,три дня в дороге,три ночи караулят,в тексте много повторов начальных слов,например:
Надо ль раковин цветистых?
Надо ль рыбок золотистых?
Надо ль крупных жемчугов?

Зачин — что это такое? Примеры

В народных произведениях зачин состоит из традиционного набора слов, содержит общепринятую формулу. Зачин связан с повествованием, он указывает на время и место действия, называет персонажей.

Например, в былинах про русских богатырей и князя Владимира Красно Солнышко зачин может быть таким:

Как во славном во городе во Киеве,
У ласкового князя у Владимира..

«Богатыри». Виктор Васнецов

Слово «зачин» происходит от глагола «зачинать» — то есть начинать, приступать к чему-либо. Русская пословица гласит: «Зачин дело красит». Это значит, что хорошее начало предопределяет успех всего дела.

Синонимы к слову «зачин»: начало, вступление, введение, присказка, запев.

Зачин, присказка и концовка в сказке

Концовка — это традиционное завершение сказки. Например: «И я там был, мед-пиво пил…»; «И жили они долго и счастливо…»; «Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок»; «Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец».

Присказка — это короткая забавная история, которую рассказывают перед полноценной сказкой. Цель присказки — захватить внимание слушателя, раздразнить его и развеселить, подготовив к восприятию настоящей длинной сказки.

Пример присказки: «Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли с начала?»

Иллюстрация к присказке «Жил-был царь…». Иван Билибин

Присказка в сказке и запев в былине не являются зачином в полном смысле — они не связаны с повествованием, это внесюжетные элементы. Не зря после присказку часто заканчивают словами: «Это присказка — не сказка, сказка будет впереди».

Вообще же, присказка встречается нечасто — в фольклорных сборниках их можно пересчитать по пальцам. Вероятно, их использовали для привелечения внимания лишь скоморохи и иные профессиональные рассказчики.

Зачин в литературе

«Искусственный» зачин иногда используют поэты в стилизациях народных песен или сказок. Однако в них уже нет традиционных повторяемых формул, так что подобный «зачин» — это уже литературная игра.

Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич!
Про тебя нашу песню сложили мы,
Про твово любимого опричника
Да про смелого купца, про Калашникова.

М.Ю. Лермонтов, «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»

Зачин в сказке «Царевна-лягушка»

«Царевна-лягушка» — волшебная сказка, в ней происходят чудеса и невероятные превращения.

В начале у сказки — зачин: «В некотором царстве, в некотором государстве…»

Завершается сказка концовкой: «И стали они жить дружно, в любви и согласии».

Тут и там в сказке встречаются повторы: жил-был, подумал-подумал, царство-государство, осыпали костями-огрызками.

Используются неизменные эпитеты: тугие луки, острая стрела, птицы летучие, животные рыскучие, солнце ясное, столы дубовые, повесил буйну голову, дремучие леса.

Иллюстрация к сказке «Царевна-лягушка». Иван Билибин

Зачин в сказке «Сивка-Бурка»

Зачин в сказке про Сивку-Бурку следующий: «Жил-был старик, у него было три сына».

Концовка: «Я на том пиру был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало».

«Сивка-бурка, вещая каурка». Типография товарищества И.Д. Сытина, 1906 год

Зачин в сказке «Иван — крестьянский сын и Чудо-Юдо»

Зачин в сказке про Ивана — крестьянского сына и Чудо-Юдо: «В некотором царстве, в некотором государстве жили-были старик и старуха, и было у них три сына».

Зачин в былине «Вольга и Микула Селянинович»

В былине о Вольге Святославовиче и Микуле Селяниновиче зачин посвящен рождению и взрослению князя Вольги:

Когда воссияло солнце красное,
На тое ли на небушко на ясное,
Тогда зарождался молодой Вольга,
Молодой Вольга Святославович.

Смысл зачина былины «Вольга и Микула Селянинович» в том, что он описывает становление князя Вольги, готовит к его противопоставлению с крестьянином Микулой.

Вольга Святославович и Микула Селянинович. Иллюстрация Ивана Билибина

Былина украшена повторами, гиперболами (художественными преувеличениями) и постоянными эпитетами.

Зачин в сказке «Конек-горбунок»

«Конек-горбунок» — литературная сказка в стихах, написанная Петром Ершовым в 1834 году. Это не народная сказка, поэтому у нее оригинальный авторский зачин:

За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба — на земле,
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына.
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.

Концовка также стилизована под народную сказку:

Сердцу любо! Я там был,
Мед, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.

Иллюстрация к сказке «Конек-горбунок». Владимир Милашевский